В конце театрального сезона известный московский театр «Геликон-опера» представил своим зрителям последнюю оперу Чайковского «Иоланта». Любопытным оказалось не только современное прочтение классики – постановка насыщена гаджетами, чатами и видеопроекциями, – но и тот факт, что режиссером-постановщиком оперы стал глава Управления общественных проектов Президента России Сергей Новиков. Высокопоставленный режиссер-дебютант рассказал главному редактору НСН Сергею Горбачеву, как ему удается совмещать кремлевское и оперное закулисье.

— Сергей, вы, скажем прямо, высокопоставленный чиновник Администрации президента, и вдруг, проявили себя как режиссер-постановщик оперы! Вас самого такие метаморфозы не удивляют? Откуда что берется?

— Меня не удивляют, я всегда знал где-то лет с двенадцати, что буду ставить оперы. Но года четыре назад пришла мысль, что пора бы делать первые шаги к этой мечте. За это время сделал две постановки семистейдж. Теперь полноформатный спектакль.

— Выходит, вы еще более, простите, ненормальный тип, чем я предполагал. Разве нормальные мальчики в 12 лет мечтают стать оперным режиссером?!

— Мы жили в двух остановках от оперного театра. Однажды мой педагог по виолончели дала мне билеты на «Ивана Сусанина», и меня поразила та огромная работа коллектива оперного театра, когда на сцене народа присутствовало больше, чем в зале… Это был 1989 год, период всеобщего дефицита в Советском Союзе, который стремительно несся к своему развалу, люди озабочены выживанием, а тут вдруг открылся целый мир оперного театра, который жил по своим законам… Меня все это очень увлекло.

— Выходит, что это Иван Сусанин надругал 12-летнего советского мальчика Сережу Новикова…

— Почему надругал? И почему Сусанин? Скорее уж Михаил Иванович Глинка, если вашими терминами говорить… А если серьёзно, то «Иван Сусанин» не случайно произвел такое яркое впечатление, ведь это именно та опера, где объединены все жанры искусства: и музыка, и живопись, и танец… Например, «Польский акт» это фактически целый балет. А классические рисованные декорации - это монументальные полотна, будь то пейзаж костромской деревни, или дворец короля Сигизмунда, или московский Кремль с финальным эпилогом «Славься ты, Русь моя!».

— Но другие-то мальчики в СССР мечтали стать космонавтами?

— У меня, наверное, тоже была такая мечта, но по факту космонавты от меня были далеко, а оперный театр – в двух трамвайных остановках. И однажды женщина в кассе сказала маме: «Что вы тратите деньги? Зал полупустой, пусть ребенок бесплатно ходит, если нравится». Так я стал ходить в театр каждый день.

— Но, все-таки «Иван Сусанин»… «Жизнь за царя» - отличный мостик от вашего увлечения оперой к вашей работе в Кремле.

— Нет никакого мостика, ведь тогда, в позднесоветский период, никто и не говорил, что первоначально эта опера называлась не «Иван Сусанин», а «Жизнь за царя».

— Я про метафизику… Про те случайности на пути, которые порой не случайны… Слушайте, ну вы же типичная «белая ворона»!

— Почему?!

— Ну, кто еще в Кремле ставит оперы?

— Послушайте, у людей есть много разных увлечений. Кто-то из моих коллег занимается практической стрельбой, кто-то глубоко изучает историю казачества…

— Увлечением практической стрельбой в Кремле мало кого удивишь, каждый второй из вас – сотрудник каких-либо спецслужб или военных ведомств. А история казачества отлично вписывается в ту парадигму державности и патриотизма, которую должны, по идее, проповедовать все ваши коллеги.

— Кстати говоря, опера как жанр, идеально вписывается в эту парадигму державности. Потому что…

— Все-таки «Жизнь за царя»…

— Потому что, этот жанр искусства пропагандирует Россию и наши ценности намного лучше, чем другие достижения, поскольку язык музыки он универсален и понятен в любой точке мира без перевода. Я не хочу никого обидеть, но все-таки в мире Россия ассоциируется с великими произведениями Чайковского, Бородина, Римского-Корсакова, Мусоргского, Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича. Благодаря их произведениям, Россия получила за последние 200 лет рекламы не меньше, чем благодаря великим писателям. А жанр оперы объединяет в себе и великую литературу, и великую музыку.

— А механика какая? Вот, вы сидите на совещании в Управлении общественных проектов, которое возглавляете в Администрации президента, и, глядя на своих коллег, вдруг, вас озаряет: а поставлю-ка я оперу! А тут мимо проходит директор «Геликон-оперы» и приглашает вас… Как это произошло?

— Это произошло задолго до Администрации президента, в 2014 году (во время работы в госкорпорации «Росатом») я подал заявку на конкурс молодых режиссеров «Нано-Опера». Мою экспликацию (заявку) отобрали, и в 2015-ом в числе 10 других ребят я принял участие в очных этапах конкурса, хотя у меня у единственного не было профильного режиссерского образования. Там, собственно, мы и познакомились с Дмитрием Александровичем Бертманом, председателем жюри и худруком «Геликон-оперы». Для меня участие в конкурсе было сплошным удовольствием. Само ощущение постановочного процесса было чудом каким-то. И хотя первых мест в конкурсе не занял, но зато выиграл сертификат на постановку оперы в Красноярском театре оперы и балета, поехал туда и мне предложили поставить концерт-открытие оперного сезона. Программу зрители приняли очень тепло, там было 12 номеров из 8 опер. А вот со спектаклем не сложилось, у театра тогда не получилось осуществить постановку… Но все, что ни делается, все к лучшему, и задуманная мною тогда постановка «Иоланты» за четыре года наполнилась теми смыслами и деталями, которых, признаюсь, в Красноярске у меня еще не было.

Дальше в 2016 году в Москве, в концертном зале имени Чайковского была поставлена полусценическая версия оперы «Русалка» Даргомыжского. Подготовку начали еще во время работы в Росатоме, и перед самой премьерой меня назначили в Администрацию.

А в январе уже этого года мы сделали на второй сцене московской филармонии «Реквием» Верди на русском языке вместе с Национальным молодежным симфоническим оркестром, капеллой Юрлова и солистами «Геликон-оперы», посвятив исполнение 75-летию полного снятия блокады Ленинграда. Вышла история очень патриотичная, но трогательная, было очень много искренних зрительских отзывов в сети. А для меня в этой постановке главным было то, что удалось перевести текст с латыни на русский язык, это был очень интересный опыт, даже важнее самой постановочной идеи. Нужно было не просто по смыслу перевести тексты «Реквиема», это уже делалось ранее неоднократно, а соблюсти ритм, чтобы совпадали основные гласные, которые певцы должны взять, особенно в верхнем регистре.

— Кто вам делал этот специальный вокальный перевод с совпадающими фонемами?

— Мне как филологу по образованию было интересно сделать самому перевод. Мизансценически в той постановке нет ничего сложного: сидит оркестр, на сцене стоит хор и четыре солиста – негде "разгуляться" в плане каких-либо режиссерских задумок. И хотя мы использовали оригинальный видеоконтент для усиления воздействия, но без русского языка это не сработало бы так сильно, латынь на фоне кадров из блокадного Ленинграда никогда не дала бы такого сильного эффекта, и половина зрителей не прониклась бы этими смыслами.

— А как же мнение, что русский язык не самый певучий, и что оперы надо петь только на языке оригинала?

— Ну, во-первых, про русский язык это неправда, но мнение, что оперы надо петь на языке оригинала, действительно, есть. И оснований оно не лишено, т.к. композитор, сочиняя свое произведение, соединяет музыку с текстом, подкладывая мелодию под те или иные слова, а перевести так же точно, попадая в мелодию, невозможно. Но в случае с «Реквиемом» надо учесть, что языком оригинала является латынь, а латынь фонетически язык мертвый, никто на нем не разговаривает, поэтому никто в точности не скажет, как Верди эту латынь ощущал, когда сочинял музыку. Поэтому в данном случае перевести латынь на русский, на мой взгляд, было возможно, чтобы приблизить это все к зрителю.

А во-вторых, проблема оперного театра в том, что он, в отличие от других видов искусства, когда ставит оперы на иностранном языке, то борется за зрителя с кинематографом и интернетом фактически с гирями на ногах. И те, кто настаивает на академическом исполнении оперы на языке оригинала, добровольно вешают себе эти гири в конкуренции за подрастающее поколение. Очень трудно привлекать нового зрителя, когда молодые люди приходят и ничего не понимают, что происходит на сцене, о чем поется 3,5 часа.

— Поэтому вы и взяли на себя миссию по спасению русской оперы от засилья интернета?

— Русскую оперу не нужно спасать, у нее все хорошо. Но вот латынь перевести на русский язык, это точно в интересах зрителя. Кстати, это понимали и сами композиторы еще в 19-ом веке. Тот же Верди, например, сначала написал своего «Дона Карлоса» на французском языке, а потом, когда театр «Ла Скала» принял оперу к постановке, он переписал ее для итальянского языка, а заодно еще и сократил на часик. Он ориентировался на аудиторию, на ее потребности.

— Почему «Иоланта»? Ведь не только русский язык сподвиг вас на постановку?

— Ну… «Иоланта», во-первых, опера короткая, очень хорошо подходит для дебюта. Во-вторых, эта опера не имеет эталонной традиции постановки.

— То есть это рациональный расчет?

— Интуитивный расчет. Но есть нюансы… Чайковский написал всего десять опер, и на «Иоланту» он потратил целый год своей жизни. Почему? Это же интересно разобраться, зачем Петр Ильич решил написать «Иоланту». А когда начинаешь разбираться, то открываются прямо неизведанные глубины. Например, огромное количество материалов нашлось во франкоязычном интернете, в Рунете их просто нет. С одной стороны, это понятно: события французские, герои французские, не самые известные в исторической ретроспективе. Но почему Чайковский посвятил этой истории про дочь короля Рене целый год своей жизни? Трактовок много, но выяснилось, что Иоланта не просто ослепла в 1 год, выросла в закрытом замке, а потом прозрела, выйдя замуж за графа Водемона. Выяснилось, что она была талантливым человеком, очень развитой и незаурядной женщиной своего века. Достаточно сказать, что рыцари ордена Сиона избрали ее своим магистром. На минуточку, после нее магистрами этого ордена были Сандро Ботичелли, Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, Гюго и 25-м магистром стал Клод Дебюсси, который общался с Чайковским и мог натолкнуть его на мысль посвятить Иоланте оперу. Трудно сейчас сказать, как было на самом деле, но от этого возникает интересная трактовка образа: что Иоланта – незаурядная личность, а не просто слепая девочка…

А учитывая вековое противостояние королевских домов Лотарингии и Бургундии, получился сюжет на уровне шекспировских страстей, правда, с хэппи-эндом в финале. Хотя, есть легенда, что Чайковский изначально написал трагический финал: Иоланта прозревает и вокруг себя видит такой ужас, что бросается со скалы. Этой легенде нет достоверного подтверждения, поэтому…

— Поэтому вы и решили свою «Иоланту» осовременить и сбросить со скалы в мир современных гаджетов, чатов и видеопроекций, которыми пресыщен ваш спектакль?

— Да нет у нас никакого осовременивания. В плане партитуры, вот как Чайковский написал, так все и есть с точки зрения музыки в нашей постановке. А с точки зрения рассказа истории, нужны были средства, чтобы современным языком показать зрителю: слепа не Иоланта, а слепо ее окружение, которое вместе с ней живет в ее золотой клетке. Духовно слепо. Вот такой парадокс, который мы видим в своей жизни постоянно: самые «слепые» люди на улице – люди с сэлфи-палкой. Они могут и на столб налететь, и зашибить кого-нибудь, и под машину попасть... Таким образом выходит, что опера про нас сегодняшних. Мы сидим в гаджетах и не видим рядом прекрасного.

— Признаюсь, первое действие я привыкал, а вместе со мной привыкали и зрители вокруг, которые дружно вздрагивали, когда на сцене появлялся оруженосец с дорожным чемоданом от Луи Виттона на колесиках…

— Чемодан есть. Но на чемодане не всем известные вензеля Луи Виттона, если вы присмотритесь, то увидите иерусалимские кресты, анжуйские лилии, алерионы Лотарингии, т.е. геральдику короля Рене. Но таков и был замысел, вы, как современный зритель, и должны были «купиться» на стилистику Луи Виттон, а на самом деле все окажется глубже, все соответствует первоисточникам. Это всего лишь способ донести свою мысль на современном языке. Да, мы играем со зрителем, но у нас на все эти шарады есть ответы. И когда, например, кто-то возмущается, как мол, смел художник вывести графа Водемона на сцену в тельняшке, то я отвечаю, что это не тельняшка! Это галстук, на котором пять черных полос на белом фоне – это герб провинции Водемон. Все наши декорации, детали костюмов и аксессуары привязаны к исторической правде, поэтому надеюсь, что профессора-искусствоведы не найдут повода нас упрекнуть. Ну а дальше, кто что видит…

— То есть профессоров вы очаровали… Кстати, в гостевой ложе на премьере был Евгений Миронов. И что вам сказал «профессор»? Хвалил?

— Сказал, что ему понравилось, но я не знаю, что это значит. У драматических артистов и режиссеров свои критерии успешности спектакля, порой, не совпадающие с оперными. Поэтому, я не исключаю, что в части драматической ему многое могло и не понравиться, но он этого не сказал. Воспитанный человек!

— На ваш взгляд, «Геликон-опера» сильно рисковала, с вами связавшись?

— Любой дебютант – конечно же, риск для театра, это правда.

— Но, вы же не просто дебютант…

— А какая разница, просто – не просто… Если бы случился провал, то что? Удостоверение зрителю показывать?

— Хорошо, а чем вы тогда рисковали?

— Режиссёр в любом случае рискует только одним - своей репутацией. Даже если ее ещё нет.

— Но есть основная работа в Кремле… Как вы совмещали с ней постановку?

— Сам постановочный процесс занял примерно месяц, но я просто уходил в отпуск, либо репетировал поздним вечером, с 19 до 23 часов.

— А ваш начальник Сергей Кириенко уже побывал на премьере?

— Нет. Я ему, конечно, говорил о премьере. Но Сергей Владиленович не замечен в любви к опере, поэтому настаивать на приглашении было бы не очень удобно. Захочет – придет. Он же знает, что для него двери всегда открыты. Просто не хочется навязываться.

Но многие из моих коллег по Администрации, кто любит оперу, сходили на премьеру.

— Что говорят?

— Мне-то говорят все позитивно, а вот что говорят в кулуарах мне неизвестно.

— А интересно узнать?

— Конечно, интересно. Но сейчас есть масса технических возможностей с помощью интернета, где по ключевому слову можно аккумулировать посты во всех соцсетях. Забиваешь, например, «Иоланта, Геликон» и вылезает подборка мнений зрителей, настоящий глас народа.

— То есть вы используете спецсредства «режима», всякого рода программы мониторинга типа «Катюши» для слежки за соцсетями в своих личных целях?!

— У меня нет «Катюши», у меня есть Яндекс и Гугл, вот два моих "средства слежки" за отзывами на наш спектакль в Инстаграме и других соцсетях. И пока мне не попадались посты оголтелой критики, из-за которой опускаются руки.

— Вы ушли от ответа, как ваш кремлевский опыт помог вам в работе над постановкой оперы. Тогда скажите, как ваш театральный опыт помогает вам в кремлевском закулисье?

— Вот это скорее! Режиссерский опыт на работе очень помогает, потому что у нас достаточно много проектов, которые похожи на постановку. Ну, вот, например, у нас 12 июня был традиционный концерт на Красной площади, посвященный Дню России, понятно, что там есть свой режиссер, но я, как заказчик имел возможность посмотреть на весь этот творческий процесс изнутри, со знанием дела. В этом смысле, да, мне помогает театральный опыт в работе, у нас много разного рода акций и мероприятий, где востребован опыт режиссера-постановщика.