В марте в прокат вышел фильм «Тряпичный союз», который был обласкан критиками на Берлинском кинофестивале. Режиссер Михаил Местецкий, для которого «Тряпичный союз» стал полнометражным дебютом, рассказал НСН о проблемах отечественной киноиндустрии, сравнил русского зрителя с римским патрицием.

— Критики отнесли ваш «Тряпичный союз» к жанру «арт-мейнстрима». Вы согласны с этим определением?

— Понимаете, впихивать свою историю в какие-то рамки жанров вообще для режиссера не очень комфортная вещь. Ты рассказываешь историю из своей жизни, а она не вписывается ни в какой жанр. Где-то она смешная, где-то она драматичная, где-то она была бы понятна и интересна любому зрителю, а где-то это такие вещи, которые разберет твой друг, твоя мама, если будет внимательно тебя слушать, или твоя жена. Мейнстрим или арт? Мне приятнее думать, что это кино, которое имеет отношение к искусству. Мне хочется себе льстить, что на территорию искусства мы всё же заступили.

— Современное российское кино встает с колен или стагнирует вместе с экономикой?

— Я абсолютно не считаю, что русский кинематограф был в таком кошмарном коленопреклонённом состоянии, что ему надо вставать с колен. Когда был упадок? Я не могу сказать. Я могу перечислить просто десятки фильмов из «нулевых». А есть еще страны, в которых кинематограф действительно не существует — там выпускают 4-5 фильма в год. Поэтому нам грех жаловаться. В интернете есть тренд культурного обжорства — будто сидишь за заваленным едой столом. Как римские патриции, обожравшиеся до того, что сейчас лопнут. Я таким людям могу посоветовать держать пост, работать над собой и помочь самим себе почувствовать вкус к кино.

— По вашим словам, главная проблема нашего кино — это зритель, который превратился в римского патриция. А когда ждать нашествия германцев, которые изменят ситуацию?

— Да я вот волнуюсь, что с приходом германцев можно похоронить кинематограф. Да и мир сейчас не очень прочный. Всякие социальные потрясения на развитие такой дорогостоящей культуры, как кинематограф, влияют очень плохо. Раньше я бы по-другому ответил, но сейчас мое мировоззрение немного скорректировалось.

Я увидел, что такое выход фильма без рекламной поддержки. «Тряпичный союз» в смысле проката — полный провал. Я видел выход фильма с огромной рекламной поддержкой, но совершенно с игнором ценителей высокой культуры, это я про «Супербобровых». Я обнаружил, что этот фильм собирает огромные суммы, но в моём мире о нём никто не слышал, зато слышал о том, что он выглядит гнусно и попсово. У меня два фильма столкнулись, и я обнаружил кошмарный водораздел между ними.

— Всё дело в рекламе?

— Да, но реклама тоже не берется с потолка. Вкладываются в рекламу тогда, когда знают, что получат с этого дивиденды. В «Тряпичный cоюз» не вложились. Вот сидят директора кинотеатров, люди циничные до звона. Они вообще не смотрят эти фильмы, они просто смотрят постер, трейлер и название, а потом говорят, что это не заработает ничего. И с крупными дистрибьюторами такой же разговор. Они говорят, что надо всё менять и превращать в молодежную комедию «четыре девственника на даче и шлюха». А ты эту границу не переступишь. А они говорят: «Окей, тогда без нас». И ты остаешься абсолютно без кинотеатров, и эту систему сломать можно только, когда есть связи. Я задаю себе вопрос: «С какого черта я об этом думаю?» Надо же делать кино. Хуже всего, когда фильм никак не звучит в артхаусе и не звучит в прокате. Он тогда пропадает в вакууме. Мы были в конкурной программе «Берлинале», взяли призы на «Кинотавре», и этот фильм формально все зачеты получил.

— Есть отличия между немецким зрителем и нашим зрителем?

— Это не просто немецкий зритель, а немецкий зритель на одном из трех крупнейших мировых фестивалей. Это публика ценителей, хотя при этом всё демократично. Билеты находятся в открытой продаже, не как в «Кинотавре» или в Каннском кинофестивале, где люди только «по пригласительным билетам». Зал был забит под завязку, был хороший приём, и мне показалось, что люди с удовольствием встретили фильм.

Берлинский фестиваль — социально направленный. В нём есть экспериментальная программа, там кино, которое трудно смотреть. А есть социальное направление, и зрители были благодарны нам за то, что мы показали фильм, который обычно не проходит на Берлинском фестивале. А мы были благодарны отборщикам, что они взяли такой фильм, который в стандарты фестиваля не сильно подходит.

— Грубо говоря, «Тряпичный союз» — слишком русское кино?

— Нет, они готовы брать совсем экзотическое кино. Только очень присматриваются к тому, чтобы были затронуты социальные язвы, проблемы. Чтобы были меньшинства, угнетенные, больные. Это всё зона интереса Берлинского кинофестиваля. Я их за это очень уважаю, но наш фильм не об этом.

— Но всё же ваш фильм касается некоторых социальных проблем.

— Социальные есть, но их немного. Я мечтал, чтобы мы вывели фильм в вопросы более экзистенциальные. Вопросы жизни, подвига и чуда, таких вещей, которые к социальным проблемам не имеют отношения.

— Можно ли назвать «Тряпичный союз» назвать русским «Бойцовским клубом»?

— Фильм ставит меня в очень уязвимое положение. Понятно, что «Тряпичный союз» может быть лишь только пародией на «Бойцовский клуб». Нелепый такой, разыгранный, будто спектакль «Бойцовский клуб» разыграли в дачном театре. Но ведь мы все вышли из этого гениального фильма Финчера. Я помню, какое неизгладимое впечатление он произвел и сколько раз я его пересматривал. Когда мы снимали «Тряпичный союз» я очень часто шутил, что это идиотический «Бойцовский клуб».

— Скажи честно, члены «Тряпсоюза» — леваки?

— Они все представляют собой четыре разных пути сопротивления. Первый — это артист, он художник в самом широком смысле. Попов — это левак, политический боец и сопротивленец. Пётр — это идеалист, духоборец. И Ваня, который сопротивляется с помощью своих друзей, классический способ сопротивления у советского интеллигента. Они не все леваки, но это люди с активной позицией. Они революционеры, не традиционалисты и не консерваторы. И их позиция мне близка.

— «Тряпичный союз» когда-нибудь станет деревянным, чугунным или платиновым?

— Я думаю, что нет. Это история про детство. Конечно, можно снять про взрослых героев, но это другое кино, и это не стоит того. Сначала я сам должен стать чугунным или титановым. Вот это было бы движением вперед.

Кажется, что надо сейчас произвести внутреннюю революцию и активизировать работу, например, в моей группе «Шкловский». Мне 35 лет, я снял первый фильм, группа выпустила лишь один альбом, хотя большинство групп, когда уже участники достигают 35-летнего возраста, являются классикой музыкальной сцены. А если не стали классикой, то значит плохие группы. Надо что-то с этим делать

— Вы являетесь одним из авторов сценария «Супербобровы». Вы говорили, что вам это название не нравится. Как бы вы его назвали?

— Я не могу этого раскрывать, потому что это может быть неправильным. У нас было несколько названий, но ни одно не было классным. Если бы было какое-нибудь великолепное название, мы бы его продавили. Но у нас начала буксовать фантазия, и мы не нашли броского названия. Когда нет идей, то нельзя убеждать продюсера. Тогда мы решили согласиться на это название. Да и это чужой фильм, я был на нем нанятым работником, и решения принимал не я. А с «Тряпичным союзом» была очень большая битва. Продюсер уговаривал меня поменять название.

— А на какое название он хотел поменять?

— Мы пытались придумать другое название, но я практически с самого начала был в ужасе от этой идеи и убедил продюсера не менять название. У нас с Романом Борисевичем было немного разногласий, это было одно из них.

— Сообщалось, что «Супербобровых» купили некоторые европейские компании. Русское кино покоряет Запад?

— Я мечтаю, что мы сделаем голливудскую версию этого проекта. Понятно, что концепт фильма надо переделывать. Мы бы сделали международную комедию, но реалии мирового кинорынка таковы, что на него может выйти не всякое кино. Такая вот мечта.