Российский модельер Игорь Чапурин побывал в гостях на утреннем шоу «БЕСТолочи» на Best FM и рассказал читателям НСН о законах фэшн-индустрии, своих интерьерах, и о том, что модно в этом сезоне.

— Вы всегда спокойный, или иногда бывает, что вы взрываетесь? По первому впечатлению вы очень уравновешенный человек.

— Я родился двадцать первого марта, это день весеннего равноденствия, день равен ночи. Наверное, это оттуда.

— Вы жаворонок или сова?

— Я всё. Я много работаю.

— Вы вообще когда-нибудь отдыхаете?

— Я не знаю. Мне график составляют мои прекрасные ассистенты, вообще вся моя команда пишет в единую книжку мой график. Я просто подчиняюсь этому графику, и он, конечно, ужасающий.

Фото опубликовано Igor (@igorchapurin) Июн 26 2016 в 12:05 PDT

— А много у вас ассистентов?

— Нет, один. Но команда большая.

— Как вы её набираете? По талантам или по чисто внутреннему своему ощущению?

— Мне повезло: у меня очень хорошая ДНК руководителя. У меня дед был потрясающим руководителем комбинатов, он строил заводы и фабрики. Я научился его уважать, только когда сам начал что-то своё. Мама была руководителем огромной трикотажной фабрики. И поэтому я люблю людей за профессионализм. Они могут быть полными, некрасивыми… Хотя люди все красивые. Они могут быть разными. Но я ценю профессионализм.

— Как вы его определяете, когда человек приходит к вам на собеседование? Ему нужно дать время себя проявить, показать.

— Есть интуиция, но есть ещё и принцип трёх выстрелов. Я три раза даю возможность ошибиться, дальше я просто теряю интерес к этому человеку. Вернее, я просто перестаю инвестировать в него свою душу и свои знания. Три раза – ­это ведь золотое сечение. Всё по три.

— А те, кто приходят пробовать себя, они знаю об этом вашем правиле?

— Нет, конечно. Если человек приходит в творческую команду, он должен понимать, что он делает и зачем он это делает. Мы все очень обаятельны, мы создаем прекрасный продукт. Самое главное то, что команда очень позитивная. Если человек вписывается в этот формат, то он в нем живёт. В моде ведь невозможно быть ленивым. Есть ужасная история: коней на переправе не поят. Вот и нас пристреливают уже в конце, когда совсем выдыхаемся.

Фото опубликовано Igor (@igorchapurin) Июн 18 2016 в 4:18 PDT

— Если человек приходит с улыбкой, это хороший для вас признак?

— Если ко мне придет девушка в короткой юбке, это не значит, что она попадет ко мне на работу. Если человек будет дико улыбаться, это тоже ничего не значит. Конечно же, интуиция – важное дело. Мы стараемся разобраться друг в друге, понять, прочувствовать. Когда человек приходит на собеседование, я становлюсь просто очень легким, прозрачным человеком, рассказывающим о компании и о том, чего бы я хотел от этого человека. То есть я не сноб, я не жесткий, не отталкивающий, а очень открытый. Но это не всегда и ненадолго.

— С вами также поступали, когда вы приходили на работу в MaxMara?

— По большому счету, в фэшн-индустрии все улыбаются. И я помню историю, когда шесть лет назад на парижских шоу у нас была стилистка, знаменитая американка Пати Уилсон, которая работает со всеми американскими звездами, делает обложки всего западного глянца. И на кастинг приходит молодая девочка, очень красивая модель, уже очень знаменитая. Пати открывает ее фотографический бук, говорит: «Beautiful! Ты очень красивая!», закрывает, и девочка уходит. А Пати говорит: «Old, very old!» А девочке 20 лет всего лишь. Так что мы можем улыбаться, но индустрия требует своих законов.

— Вы выглядите очень молодо, и Пати такого в вашу сторону бы не сказала. Как вы этого добиваетесь? Что вы делаете?

— Я сплю при кондиционере, и в кабинете кондиционер на минус 16. Поэтому я как в холодильнике, видимо, сохраняюсь.

— У вас в каждой комнате кондиционер?

— Я по большому счету прихожу домой и ложусь спать. У меня есть комната, куда я не захожу годами. Это, наверное, комната Синей бороды. Я не могу сказать, что очень большая квартира, но она большая, и есть какие-то пространства, которые за ночь не успеешь обойти. Там, где я сплю, есть кондиционер.

— А где вы больше любите работать? Дома или в офисе?

— Я дома не могу работать. Поэтому все выходные провожу, как правило, на работе, и для меня это большое счастье. В субботу-воскресенье в офисе ни одного человека, и все мои «архаровцы», все мои бандиты отдыхают. Я прихожу в тишину, ставлю очень громко музыку и рисую.

— Вы бежите из дома, вам там некомфортно?

— Нет, просто в моей семье все всегда занимались делом. И дело для нас – это не работа. По большому счёту, как это может быть работой? Я владелец собственной компании, это не работа. Это моя жизнь. Все это моё.

— А вам важно, как всё вокруг вас оборудовано? Как сделаны ваш дом и офис?

— Я удивлю. Наша компания считается, особенно на Западе, очень интеллектуально-конструктивной: у меня конструкторское образование, и наши вещи очень сложны, очень интеллектуальны (при этом визуально они кажутся простыми). Видимо, именно из-за этого обилия сложностей в моих интерьерах чистый минимализм, но минимализм гурманный: очень сложные и красивые фактуры, но максимально чистое пространство. У меня большой кабинет, в нем стеллаж до потолка. Старый дом, и потолок там высокий: стеллаж идет на очень много метров вверх, в нем книги и журналы. Я когда-то выписывал глянцевые журналы из пяти стран мира, и у меня половина кабинета журналами заполнена, половина книгами. Очень много книг по искусству. Мой стол CHAPURINCASA сдвигается. Он когда-то раздвинулся, когда мы его поставили 10 лет назад, и больше его не сдвигали, потому что он всегда чем-то завален. Всё, больше в кабинете ничего нет. И огромное зеркало.

— А вы обращаетесь часто к этим изданиям, которые накопились в огромном количестве в вашем стеллаже?

— К сожалению, я думаю, мы все некие собиратели. Номера собираются, и когда ты обращаешься к журналам десятилетней давности, ты просто умиляешься какой-то чистоте и наивности того времени, потому что наше гораздо сложнее и циничнее. А книги… Не знаю, у меня не получается делать, например, коллекцию, посвященную тому-то или тому-то. Я даже когда делал в Париже коллекцию «Анна Каренина», я ее рисовал, катаясь на лыжах и слушая ремиксы Depeche Mode. И коллекция была представлена под эти ремиксы, на чёрном лаковом подиуме, с короткими стрижками… Но Анну Каренину всё равно пришлось укокошить, она под поезд ушла, и главный редактор Vogue пришла со слезами за кулисы.

— У вас все были с короткими стрижками и даже не было ни одного одувана, как Мартин Горес, с вьющимися кудрями?

— Нет, не было.

— Правда, что у нас и на Западе совершенно разные школы модельеров? Так, на Западе обязательно нужна тема, необходимо от чего-то идти, а у нас ты всё должен из головы придумывать?

— Вы правы, образование разное. Я институт бросил на третьем курсе ровно из-за того, что мне показалось, что-то идёт не так. С другой точки зрения, мы все, конечно, глупы, потому что всё, что мы успеваем получать, где бы ни учились,– это и есть все наши знания, и они будут с нами. Школа западная основана на интуитивном познавании мира, когда ты сам себя раскрываешь. Тебе просто ничего не запрещают. Я говорю о дизайне. Школа обучения в советское время и в России – она про другое. Стопроцентная классика, потрясающие классические знания. А как дальше ты с этим будешь жить, никто не знает. Поэтому я, наверное, переусердствовал в своё время в живописи, в графике и ещё в чём угодно. Но каждый миллиметр тех знаний сейчас, в свои 48 лет, я боготворю и ими пользуюсь.

— А чем вы рисуете?

— Я рисую чёрной гелиевой ручкой, и больше ничем не получается рисовать. Когда нет гелиевых ручек, я начинаю беспокоиться.

— Молодые дизайнеры из Сент-Мартинс рассказывали, что у них есть в группе ученик, который вообще не умеет рисовать. И ему преподаватели разрешают на манекене делать то, что он себе представляет. Как вы к этому относитесь?

— Это потрясающе. Это, честно, потрясающе. Потому что если говорить о моде начала 20 века, то, по большому счету, дизайнеры творили, а художники рисовали. Эскизы делали не сами дизайнеры. Это всё очень по-разному.

Я после 10 класса из маленького города Великие Луки уехал, не стал поступать в своём городе, где было комфортно и удобно, а уехал в незнакомый город. И учился, учился, учился, учился. Я уехал в Витебск, где учился на конструктора одежды. Пошёл в техникум, а не в институт – мама была в шоке. Из-за того, что поступил в технику, попал в армию, два года служил, о чём не жалею. Потому в Москве не поступил в институт, пришлось вернуться в Витебск, там опять учился. И в конце концов я бросил этот институт, но как-то же сделал карьеру! Удалось.

— Ваши родители не переживали, что вы пошли заниматься нетипичным для мальчика делом?

— Дело в том, что у меня все родители были в лёгкой промышленности, поэтому я для них не был извращенцем.

— Может, это и не извращение, но всё равно нетипично. Может, они вас видели где-то в тяжёлой индустрии, металлургов, например?

— У меня мама была очень, очень умной женщиной. Я многому у нее учился. И один раз, придя уставшая после работы, она говорит: «Можно, я полчаса помолчу?» И я только сейчас это понимаю: однажды сказала, когда я уже повзрослел: «Игорь, лёгкая промышленность – это тяжёлая промышленность».

— Как вы можете жить, не выходя из себя? Есть вещи, которые вас раздражают? Вы можете на кого-нибудь прикрикнуть, кого-нибудь приструнить?

— Когда у меня происходит исступления, как и у любого человека, то меня просто голос меняется. Он становится очень жестким. Он становится медным, металлическим. И люди чувствуют опасность, потому что я становлюсь ещё более спокойным.

— Вы практикуете йогу или что-нибудь другое?

— Вся наша жизнь– йога. По большому счёту, моя профессия – это профессия психолога, потому что ты работаешь с людьми, ты открываешь их, и тебе нужно не навредить. Я очень часто чувствую себя со своими клиентами доктором. И в прямом, и в переносном смысле: и доктор-психолог, и доктор-одевальщик.

— Вы могли бы рассказать: как это, когда ты одеваешь первую леди, когда ты делаешь ей гардероб, и все в стране и в мире видят твою работу? Нужно же соблюсти дресс-код, есть правила?

—Я общаюсь с людьми потому, что они люди. Вы нигде не найдете, ни на нашем сайте, ни в моей личной биографии, которую я не писал, что я одевал Людмилу Путину. Для меня это был прекрасный человек, работать с ней было очень интересными опытом. И не более, ни менее. А все интересные люди – они и есть люди, даже когда ты соприкасаешься с Еленой Образцовой, женой президента страны, в который ты родился и живёшь, или с какой-нибудь поп-дивой, например с Beyonce.

Была более любопытная история. Мы приняли решение, что Наоми будет открывать наш показ в Париже, и она сказала: «Что ты хочешь, как ты хочешь?» Я сказал: «Я хочу, чтобы в начале ты вышла в очень прозрачном купальнике, а потом коллекция будет показывать, как женщина одевается». Она говорит: «Окей». Когда Наоми приехала на примерку, она сказала: «Это ты считаешь прозрачным? Это же не прозрачное!» Я говорю: «Ладно, сделаем прозрачным». И она открыла в 40 с чем-то лет наш показ в Париже, и в этот день все газеты написали, что русский дизайнер разбудил Наоми, Наоми голая вышла на подиум в 40 лет, возрождение прекрасной черной пантеры.

Фото опубликовано Igor (@igorchapurin) Авг 30 2016 в 11:07 PDT

Как бы то ни было, каждый человек – это личность. И признаюсь: мне, в мои 48 лет, совершенно неинтересно, кто тот человек, который приходит ко мне на примерку. Даже больше скажу: иногда я узнаю, что восемь лет в нашей компании одеваются очень-очень знаменитые люди, чьи-то жены или какие-то прекраснейшие женщины, которые занимают первое-второе места в Forbs. И не то, что этим не интересуюсь, наоборот: я сейчас очень открыт.

— Одно дело, когда Наоми, и это клёво, но когда это первая леди государства, жена президента… Мне кажется, это ответственность!

— Нет. Она же меня выбрала, значит, она мне доверяет. Я же должен быть таким, какой я есть.

— А вы узнавали потом в приватных беседах, что её подвигло прийти именно к вам?

— Честно скажу: очень банальный был ответ. Я не задавал этот вопрос, просто об этом знаю. Конструктор, который был моим любимым сотрудником – она сейчас уже вышла на пенсию – делала всю одежду Раисе Максимовой Горбачевой. Поэтому тут не моя заслуга была. А потом уже было доверие.

— А вы не знаете судьбу своей одежды? Висит ли она до сих пор в гардеробе или пошла по рукам?

— Есть дизайнеры, которые любят собирать свою одежду. Есть дизайнеры, которые мечтают о своих музеях. Я же думаю только о будущем. Мне очень неинтересно, и вы опять скажете, что я лукавлю, но я не лукавлю: я вообще ненавижу оглядываться назад. Это останавливает меня, это мне мешает. Ну буду я собирать эти вещи, что с ними произойдет? Ну, пускай их люди собирают. Я счастлив, когда вещи уходят после показа, когда люди их носят и когда через много-много лет мне говорят: «Игорь, а помнишь вот это платье?» Я говорю: «Помню». – «Оно до сих пор у меня дома». – «Отлично». Я сейчас открывал Неделю моды в Монако, и после самолета пришёл перекусить в очень маленький прекрасный ресторанчик. И со мной поздоровалась девушка за соседним столом, я не мог понять, кто она.

— Русская?

— Русская. И она потом повернулась, и говорит: «Игорь, ваше свадебное платье до сих хранится у меня», И я вспомнил: я делал свадебное платье жене сына Игоря Крутого, который женился тогда на прекрасной Наташе. Я нарисовал много эскизов, и мне девушка сказала: «Игорь, а какое бы ты выбрал?» – «Вот это». – «Это и делаем». И она в Монако, уже через много ле,т меня случайно увидела за столом и сказала: «Игорь, это платье у меня здесь, в Монако, и я очень его люблю». Это приятно.

— Развейте наш обывательским миф: через сколько лет возвращается мода?

— Я думаю, приблизительно через 30-40 лет. Но вещи не надо хранить, они не вернутся и всё равно будут старомодными. Если ты хочешь быть винтажным пареньком или винтажной старушкой, это в Лондоне только проканает. Здесь всё иначе: ты будешь восприниматься просто винтажным человеком.

— А все эти стильные стиляжные вещи наших родителей, их длинные воротники, клеша?

— Всё возвращается в других пропорциях, с другими отделками, с другой иронией. Самое главное, что жизнь сейчас, жизнь 21 века, – это эклектика. И возвращение всего прошлого тоже будет эклектичным. И ничто не возвращается чистым. Не возвращается мода 70-х или 80-х: возвращается мода 70-х с замесом 90-х, пропуская 80-е. А это эклектика, всё вверх ногами. Но это и есть на самом деле жизнь.

— Это как вы в каком-то 90-м чернокожую модель нарядили в кокошник?

— Да, это была моя первая коллекция. Но в 20 лет чего только не натворишь.

— У нас был недавно редактор журнала Maksim, и мы спросили его: «Может ли на обложке появиться чернокожая девушка в кокошнике?» Он сказал: «Нет». Для коммерции это плохо.

— Конечно, конечно.

— А кто задает ритм? Вот говорят: это сегодня модно. А кто это решает, кто делает этот модный вброс?

— Вообще всё очень сложно. Раньше, если брать, например, 17-й век, мода формировалась столетиями. То есть мы говорим о стиле 17-го или о форме 18-го века. 20-й век стал меняться более глобально. Первая половина – это изменения где-то раз в 20 лет, а где-то после войны силуэт менялся уже каждое десятилетие. Сейчас этого не происходит, потому что люди реально сошли с ума. Сейчас от каждого дизайнера хотят только нового, только чего-то сумасшедшего, и дизайнеру надо разобраться сначала в самом себе, в своем стиле. Поэтому сейчас идёт эклектика в прямом, переносном, левом, правом и прочих смыслах. Идёт каша. Как формируется сезон? В Париже, на самой знаменитой выставке мира, где миллион компаний выставляет ткани, я успеваю посмотреть за 3 дня выставки компаний 50 из миллиона. Представляете, что мир выдает? Я выбираю там ткани. Это за полтора года до того, как человек сможет купить эту одежду.

— А эти пятьдесят из миллиона – это флагманы? Или, может быть, какие-то малоизвестные компании и бренды?

— Я могу сказать, что я, приходя в ресторан, всегда заказываю старую еду. Когда прихожу в новый, я спрашиваю: «Чем вы хотите гордиться?» Я на выставке два дня трачу на старые компании, на их коллекции. Старые в плане пройденные для меня компании. И один день трачу на поиск всего нового. И новое нахожу, новое делаю, и меня это очень будоражит. Но если все-таки вернуться к вопросу, то, конечно же, сейчас модно/немодно – понятие относительное. Потому что блогеры предлагают одно, и это, как правило, дизайнеры, которые могут никогда не состояться, дизайнеры одного года. Люди консервативные выбирают старых дизайнеров, и они живут и развиваются. А кто-то, наоборот, занимается нигилизмом и просто носит майки и джинсы. И общество всё равно разделено, и никуда от этого не деться. Скорее всего, тон одеванию дает статус человека, может быть, вынужденный статус, то есть дресс-код, как он обязан появляться.

— Недавно британский журналист раскритиковал Pitti Uomo: половина людей сюда пришли по делу и красиво одетые, а остальные только для того, чтобы сделать фотки в инстаграм. И их он назвал павлинами. Мешают ли эти люди?

— Мы живём в очень тяжёлое время, честно. Чтобы вино стало хорошим, ему надо, как минимум, лет пять. Для того, чтобы стиль, образ, мысль сформировались, тоже нужно время. То, что сейчас происходит с интернетом и обилием информации: звёздами становятся за одну секунду, и за эту же секунду они погибают, – это страшно. Ты человеку не даёшь раскрыться. Для этого, я не знаю, нужно пить просто ядерное топливо.

— Чтобы раскрыться, каждая женщина раньше покупала журнал «BurdaMorden» и по их выкройкам в домашних условиях шила. Сегодня женщины сами что-нибудь делают?

— Мне кажется, что когда модно, а сейчас модно, какие-то вязаные глобальные вещи, то можно, конечно, и повязать. Я посмотрел фильм два дня назад, что-то мне не спалось. При том, что ложусь ночью глубокой и встаю глубоким ранним утром, не спалось. Я посмотрел фильм «Портниха» с Уинслет. Я не буду сейчас повторять то, что о нём написал в своем инстаграме (у меня вообще инстаграм какой-то очень серьезный, и это неправильно, в первую очередь для инстаграма). Но не в этом дело. Женщины, которые шьют, делают себя индивидуальными. И я восхищен этими женщинами. Я даже готов, чтобы они не у меня одевались, а шили сами. Дело в том, что человек должен быть прекрасно индивидуальным, должен самовыражаться через свои поступки, безусловно, через ещё что-то, но в том числе и внешность отражает и выражает его «я». Когда человек сам что-то делает, например одевает, то есть формирует, создает эклектику, это здорово, я уважаю это.

— Игорь, вы носите свои вещи, вы для себя когда-нибудь шили?

— Да, когда я появляюсь в смокинге, я всегда в «Чапурине». Когда я в майках, в майках я работаю всегда, летом я хожу в джинсах и в майках, чтобы не подавлять своей красотой сорокавосьмилетней, это всегда «Чапурин». Но у нас нет активной мужской линии, у нас есть только линия пошива мужских костюмов на заказ, и они всегда уникальны, шьются вручную. Поэтому кэжуал-линии как таковой нет.

— А вы не думали о кэжуал-линии?

— Да, мы запустили её в 2008 году, когда начался мировой кризис, и так же красиво свернули. Или просто чуть-чуть подморозили.

— На складах не осталось ничего?

— Посмотрите, восемь лето прошло!

— Расскажите о своей работе с Mersedes.

— Мне было очень приятно, что после Armani русскому дизайнеру предложили сделать новый автомобиль.

— Вам именно внутренность доверили, или же автомобиль целиком и полностью был вами сделан?

— Нет, конечно, внутренность. Я не автомобильный дизайнер, машина создаётся согласно физическим характеристикам. Движение и качество должны быть другие. Я создал модель автомобиля, которая внутри была отражением моего видения современного автомобиля в его интеллектуальном шике, но шике очень деликатного вида. Я сделал разбежку цвета от светло-жемчужного к бежевому и кофейному, от начала салона автомобиля к завершению. Там было применено около пятнадцати, чуть больше, бежевых фактур. Замша, мягкая, жесткая, много разных. Когда ты садился в автомобиль, ты понимал, что это роскошь, но роскошь не от обилия золота, а потому, что это идеально. Идеально комфортно, идеально и в визуальном плане, по пропорциям цвета идеально потому, что не раздражает. Я с гордостью об этом говорю. Я такой человек-первопроходец: я то в автомобили, то в балет. Все время куда-то лезу.

— Вы и декорации делали к спектаклю Меньшикова «Мадам Лионели», и костюмы для Алины Кабаевой.

— В театр я случайно попал. Это был звонок Олега Меньшикова, он был тогда столь знаменит, что, когда я услышал его голос, я даже несколько растерялся. И Олег Меньшиков меня втянул в театр, это было прекрасно, он мне доверял, мы сделали много прекрасных спектаклей. Потом появился Большой театр, и я до сих пор единственный русский дизайнер, которого любит Большой театр, потому что там костюмы делали только Живанши и Пьер Карден. Но Большой театр, Mersedes, всё в одной куче. Я в том году ещё сделал утюг.

— А машина пошла на конвейер, или это был лишь проект?

— Да, было выпущено некое количество автомобилей, которые все уже проданы, и сейчас эта машина идет в люксовом потоке под заказ.

— В такой машине не покуришь и не попьёшь коктейль.

— Я могу одно сказать: мы должны жить так, как мы хотим. Так что можно, если что, и так, и эдак.

— Есть такое мнение, что мы растеряли ремесленников, мастеров, которые делали вышивки, кружева, и что их дизайнеры находят с большим трудом, в глубинке.

— Бесспорно. Суть в том, что Перестройка уничтожила лёгкую промышленность, и мы должны про это открыто говорить. Все фабрики были проданы, люди оказались на улице, и в том числе моя мать. Я говорю об этом с содроганием, потому что Советскому Союзу от Императорской России, достались огромные комбинаты, которые делали шёлк, ткани, шили. На нынешний момент это всё продано и уничтожено. Поэтому мне стыдно сказать, что я русский дизайнер, который не использует ни одной русской ткани. Я это говорю со стыдом, потому что мой дед был потрясающим человеком, который делал русский лён. Моя мама была человеком, который делал русский трикотаж. К сожалению, всё это так. И поэтому самая тяжёлая и самая необходимая мне часть сотрудников, которых мы постоянно обновляем и ищем, – это портные и конструкторы, потому что культуры великого шитья и культуры умного конструирования практически не остаётся. Мы перешли на компьютерное конструирование, и это одновременно и хорошо, и нехорошо. Шить люди не хотят, это очень кропотливо. Я признаюсь в ещё одной своей ненормальности: я когда выплачиваю зарплату, я получаю от этого удовольствие. Потому что я уважаю этих людей. И люди, которые феноменально работают, ими нужно гордиться. Когда любишь своё дело, всё получается.

— Вы выплачиваете зарплату с горящими глазами. А люди, которые её получают, у них горят глаза, или это рутина?

— Мне нравится сегодня нестандартно отвечать. Когда я и вся наша команда два дня и две ночи крутились вокруг Уитни Хьюстон, потому что она решила открыть московский концерт в «Чапурине», у меня кровь в голове бегала с бешеным темпом. А когда открылся занавес, у меня бегали мурашки по коже. Когда же я проснулся, то даже не понял, что произошло. Конечно, наш организм циничен. Поэтому людей, которые работают в индустрии красоты, это будоражит, но потом мы все привыкаем. Честно.

— Есть ли у вас время на мастер-классы? Есть ли у вас школа подмастерьев?

— Два раза мне мои друзья из издательского дела предлагали выпустить книги. Одну про мою биографию, но я сказал, что я вроде ещё работаю. А вторую ещё о чём-то. Я отказался. Но потом я понял, что делиться надо. И главное, надо тратить на людей время. И поэтому иногда, когда предлагают читать мастер-классы о моей профессии, о её внутренней сути, и я понимаю, что могу своими мастер-классами подсказать, как человеку раскрыться, то очень редко, но делаю это. И причём это никогда не является финансовой активностью моей жизни. Иногда люди сидят-сидят, смотрят на меня, а потом говорят: «А зачем вы всё это делаете?» Потому что не могут понять мою степень открытости и степень неадекватности всей финансовой составляющей. Но я это делаю для них, не для себя.

— Если не вникать в тонкости непосредственно ваших рабочих секретов, а уйти куда-нибудь в историю? Ведь сегодня у нас историков моды никого не назовешь, кроме Александра Васильева.

— Видите, все места заняты уже.

— Вы-то наверняка всю историю видите с другой стороны. Было бы любопытно услышать ваше видение вещей, о которых мы без вас никогда не узнали бы.

— У меня на рабочем столе, среди кучи бумаг, есть маленькая деревянная скульптура в виде сжатого человека, в котором не видно ничего: он полностью сомкнут. Это всегда моё состояние перед новой лекцией, когда я беру лист бумаги и понимаю, что не знаю, куда двигаться. Я как слепой ребёнок. Мне кажется, что мне есть ещё, что сказать, и я продолжаю сам себя удивлять и раскрывать. Когда я пойму, что всё это уже надоело, то, наверное, тоже займусь каким-нибудь бельём. Его историей.

— Коллекции появляются с чёткой периодичностью? Будучи дизайнером, ты должен готовить новою коллекцию осень-зима, затем – весна-лето?

— Мы через два дня отправляем нашу преколлекцию вена-лето 2017 года в Милан, и я начинаю делать шоу-коллекцию. И в сентябре я буду заказывать такни на осень-зиму 2018. Мы живем в таком режиме. Мы, как классический бренд, делаем четыре коллекции Pret-a-Porter в год: преколлекия шоу, коллекция шоу, коллекция и преколлекция весна-лето-осень-зима, и мы делаем одну коллекцию от кутюр. Но кроме этого мы делаем миллион разных других коллекций, автомобили и утюги.

— Как в вашей голове умещается все на 2017 и тем более на 2018 года? Вы как Спилберг, который снимает «Аватары».

— Когда я читаю про мозг человека, что мы задействуем только маленький процент его, я думаю: и правда, сколько мы ещё можем сделать!

— Что в этом году летом актуально и правильно, что модно и немодно, а от чего лучше отказаться?

— Самое главное – это не бояться цвета. Люди, которые сложносочиненные и интеллектуалы, им нужно и цвета брать сложносочиненные. Есть очень сложный жёлтый и очень сложный красный. Мне одна клиентка сказала недавно: «Игорь, это только мы понимаем, что есть основные цвета: красный, жёлтый, зеленый. Ты же извращенец: у тебя всё вверх ногами». Так и есть: для сложных людей есть сложные оттенки, для людей чётких есть чистые оттенки. Но лето, конечно, должно быть ярким, причём и для мужчин, и для женщин. Остальное – это всё ерунда.

— Скажите раз и навсегда: у поло должны быть подняты воротнички, или это моветон?

— Если в рекламе человек держитдымительную штуку в руках, эта реклама всегда приносит огромные доходы. Конечно, поднятый воротничок у поло делает мужчину очень сексуальным.