Ровно девять лет назад Тбилиси предпринял вооруженное нападение на Южную Осетию, закончившееся операцией по принуждению к миру . По мнению российского политолога Сергея Маркедонова, те события кардинально изменили ситуацию на Южном Кавказе, стали первым прецедентом официального пересмотра государственных границ между постсоветскими республиками, что, в свою очередь, привело масштабному кризису в отношениях России с Западом.

- Сергей Мирославович, какой подход к решению проблемы Южной Осетии и Абхазии предлагают новые власти Грузии? Они согласны оставить эту проблему за скобками, налаживая отношения с Россией?

- Несмотря на массу расхождений с Михаилом Саакашвили, новые власти Грузии фактически продолжают его курс в вопросах территориальной целостности. И Абхазия, и Южная Осетия по-прежнему рассматриваются как неотъемлемые части Грузии, которые требуют вернуть юрисдикцию Тбилиси над ними, а Россия — как страна, оккупировавшая эти территории. Можно сказать, что в стратегии Грузии изменений нет, но они есть в тактике. Саакашвили пытался гиперактуализировать проблемы Абхазии и Южной Осетии, представляя их не просто как конфликт России и Грузии, а как конфликт между Россией и Западом, как борьбу прогресса и демократии против политической архаики и империализма. Саакашвили пытался этот конфликт разогреть. Новые власти конфликт разогревать не хотят. Они готовы попытаться вести диалог с Россией, несмотря на все имеющиеся расхождения, при этом не отказываются от своих претензий на Абхазию и Южную Осетию. И не отказываются рассматривать Россию как ключевого виновника того, что Абхазия и Южная Осетия не контролируются Тбилиси.

- Фактор НАТО и учений на территории Грузии не рассматривают в Сухуме и в Цхинвале как потенциальную угрозу?

- Естественно, любые военные учения на территории Грузии, особенно в НАТОвском формате, рассматриваются как угроза, причем не только в Цхинвале и Сухуме, но и в Москве. Москва вообще довольно болезненно относится к любым контактам между Тбилиси и НАТО. Но как бы кто болезненно к этому ни относился, мне кажется, нужно разделять некие символические моменты и то, что называется реальной политикой. Если говорить о НАТО и Грузии — с моей точки зрения, перспективы вступления Грузии в эту организацию весьма невелики. И дело даже не в том, что уставные документы НАТО не велят принимать страны, которые имеют проблемы с соседями или неурегулированные национально-территориальные проблемы (в конце концов, устав — не догма, а руководство к действию). Важно, что для НАТО Кавказ и Грузия не являются критически важными территориями, за которыми можно эскалировать отношения с Россией — в отличие от Украины. И мы видим разницу между случаем с Крымом в 2014 году и пятидневной войной 2008 года. Украина для Запада — это некая «красная линия», а Грузия — линия, скажем так, оранжевая. Второй момент: в НАТО есть страны, которые не считают, что Грузия усилит блок. Это страны «старой Европы»: Франция, Германия, Италия. Так же осторожно к перспективе вступления Грузии в НАТО относится и Турция — ее ближайший сосед, имеющий особые позиции по многим вопросам внутри Северо-Атлантического блока. Страны «новой Европы» — Литва, Латвия, Эстония, Польша — выступают за то, чтобы Грузия в НАТО вступила как можно скорее. Естественно, того же хотят Соединенные Штаты. Но я хотел бы обратить внимание на один момент: когда мы говорим о том, что Грузия не вступит в НАТО, не надо самоуспокаиваться. Невступление Грузии в НАТО не означает свертывания двустороннего грузино-американского партнерства. Две страны развивают отношения, и этот фактор воспринимается как некая угроза. Но тут есть еще один «слой» проблемы: чем больше Грузия усиливает свои отношения с США, тем больше Абхазия и Южная Осетия связываются с Россией.

В чём главное последствие пятидневной войны? Некое разделение сфер влияния. Девять лет назад Ангела Меркель использовала выражение «ядровая Грузия» — то есть, предполагается, что есть некое «ядро» Грузии, а есть, в общем, и не совсем Грузия. «Ядровая» Грузия становится все более прозападной, пронатовской, и новые власти достигли в этом отношении даже больше, чем Саакашвили. Саакашвили, например, не подписывал ассоциацию с ЕС, а новые власти это сделали. А что касается Абхазии и Южной Осетии, мы видим двухсторонние договоры, видим укрепление российского влияния — и экономического, и оборонного, и в сфере безопасности. То есть, установленный девять лет назад статус-кво становится прочнее.

- Допускаете ли Вы, что налаживание адекватного диалога между Грузией, Абхазией и Южной Осетией еще возможно? Или Тбилиси по этому поводу намерен говорить только с Москвой?

- Мы видим столкновение двух взглядов. Москва требует от грузинской стороны определенных обязательств, а Грузия говорит, что она готова их выполнить только в том случае, если их выполнит Москва. С моей точки зрения, запрос на такой диалог гораздо меньше, чем раньше. Если посмотреть на Абхазию и Южную Осетию, выясняется любопытная ситуация: восприятие Грузии рядовыми людьми как чего-то уже в прошлом. То, что связано с Грузией, — это «вчера». То, что сегодня — это наше развитие, как перейти от состояния осажденной крепости к развитию и как выстроить отношения с Россией таким образом, чтобы и национальное самоопределение было реализовано, и в то же время Россия не была бы абсолютным диктатором в этих отношениях.

А гуманитарный диалог не прерывался. Это очень интересный сюжет, который «выпадает» из нашего поля зрения. Вот смотрите: работает Ингури ГЭС, мощности которой частично находятся в Грузии, частично в Абхазии. То есть, есть определенное взаимодействие — электричество того требует. Или, например, интересное соглашение 2009 года между Минэнерго Грузии и Интер РАО ЕЭС России, которое вызвало тогда в Абхазии большой «шорох». То есть, диалог по гуманитарным вопросам ведется, но это не означает политического диалога: не затрагивается вопрос о статусе, о будущих отношениях, о признании.

- Согласны ли вы с мнением лидера демократического движения «Единая Грузия» Нино Бурджанадзе, что у руководства Грузии был шанс встать на путь улучшения отношений с Россией, но оно его упустило?

- Когда «стартовал» Саакашвили, я напомню, наш посол сидел в Тбилиси, и наоборот — но этого не было уже после 2012 года. То есть, очень многие стартовые позиции для новой власти были гораздо хуже. Конечно, давайте не забывать и внешний фактор: новые власти, естественно, должны были опираться и на внешний источник легитимности — Запад. А раз так, то какие могут быть сантименты в отношениях с Россией? То, что сделали новые власти, с моей точки зрения, наверное, неплохо: они попытались прагматизировать отношения с Россией. Например, во время украинского кризиса они попытались как-то дистанцироваться от него. Новые власти фактически свернули весьма амбициозные проекты по превращению Грузии в некий гравитационный центр на Кавказе, альтернативный Москве.

- Каких последствий можно ожидать от визита вице-президента США Майка Пенса в Грузию? Насколько большое значение имело это событие для вектора грузинской внешней политики?

С моей точки зрения, визит Пенса в Грузию чрезвычайно переоценивается. В сущности, это просто некий визит вежливости, свидетельствующий о том, что администрация Дональда Трампа на кавказском направлении поддерживает все то, что делали предыдущие администрации. Что, например, произошло при Обаме? Помните, как Обаму ругали за то, что он предает Грузию, вернейшего союзника США? А на самом деле Обама, говоря естественнонаучным языком, операцианализировал Грузию. Неважно, кто является оператором американских интересов и какая у него фамилия. Главное — чтобы он работал в тесной спайке с США. Будет ли это Саакашвили, Иванишвили, Бурджанадзе, кто угодно, хоть Иванов. Поэтому визит Пенса — это доказательство того, что новая администрация придерживается прежней позиции. Курс Грузии выстроен вокруг НАТО и взаимодействия с Соединенными Штатами, и Пенс это подтвердил. Что касается вступления в НАТО, Пенс этого гарантировать не может, потому что НАТО — все-таки механизм интеграционный, хотя там огромное влияние США. Поэтому сказать, что этот визит что-то изменил, нельзя.